2 Хранители, или о Любви о Ревности, часть 2

 

Пожалуй, не стоит затягивать. Поэтому, в столь замечательный день, как воскресенье, в час, когда хочется расслабиться на ночь - предлагаю вам продолжение незатейливой истории, начатой в предыдущем посте.

Итак, на очереди у нас легенда, поведанная Майлзом... И то, что было за этим.

...
Джайл был опытным рассказчиком — умелым и уверенным.

— Есть нечто, что действует на людей само по себе. Возникая ниоткуда, легко уходя в никуда. А иногда — превращаясь в нечто иное. Страшное, цепляющееся за человека изо всех сил. Переплетающееся с его потайными жилками и проникающее во все закоулки души. Представьте себе — огонь проникает в человека, и человек становится одержимым, сгорая на глазах от неутолимого жара. Любовь не зря называют огнем души. Поэты часто воспевают ее, сравнивая с неукротимой стихией. Но, если любовь согревает и поддерживает душевную теплоту, то ревность подобна черному пламени, выжигающему все дотла. Именно черному, потому что суть ее — изначальное зло.

Легенды говорят разное. Одни гласят, что Любовь родилась еще до Богов, появившись из прекрасной жемчужины, выросшей на панцире Великой Черепахи. А другие — что ее отцом был сам Кронос. Но и владыка времени склонился перед ней, воздавая почести бессмертному чувству, пришедшему на Землю.

И Любовь согрела мир, каждую его частичку, своим теплом, придав смысл существованию в холодном космосе. Земля стала ей домом, и она непрестанно путешествовала, старясь не обделить никого. И так и было — тепло и любовь поселились в душе не только каждого человека, но и каждой твари, живущей под сенью Солнца.

Однажды Любовь отправилась в далекий путь. И по дороге попала на берега Мертвого моря. Обычно его избегали, но так уж вышло, что она оказалась там. Солнце уже закатилось, и на небе сияла полная Луна. Любовь остановилась у кромки моря, и тень от нее, порожденная лунным светом, пала на черные воды. И вдруг из темного зеркала никогда не волнующихся волн вдруг восстал черный призрак. Безглазый и безволосый, нисколько не похожий на ту, от которой произошел. Но, несмотря на кажущуюся слепоту, отлично видящий свет и тепло, исходящие от Любви.
А та удивилась и просияла радостью.

— Ты будешь мне сестрой, — сказала Любовь. — Я так мечтала быть не одинокой в этом мире. Ты станешь мне сестрой?

— Сестра? — голос прокатился над мертвыми водами, не знающими волн. — Нет, я тебе не сестра. Я тень твоя. Из мертвых вод восстав, водою мертвой стану для Любви. Мне свет твой режет очи, тепло твое сжигает мою плоть. Как быть нам сестрами, насмешница? Тебя я проклинаю.

— Я не смеюсь, прости меня, сестра! — Любовь воскликнула, протягивая руки. Но тень, испуганно отпрянув, лишь громче стала проклинать ее. И страшный клятвенный обет над мертвым морем изрекла:

— Клянусь твой свет гасить везде, где лишь смогу. Клянусь тепло мертвить твое своим холодным телом. Клянусь, что станет моим делом отныне след твой пеплом посыпать. Себе я имя Ревность избираю.

И тень растаяла, безумно рассмеявшись на прощание.

Любовь еще долго взывала к черным водам, надеясь вернуть и обрести подругу и сестру. Но так и не дождалась ответа. Печальная, она возвратилась домой. Мир нуждался в ней, и, спрятав память о зловещем призраке, она отдалась заботам. Зато призрак своей клятвы не забыл.

С той поры, где бы ни появлялась Любовь, вслед за ней стучалась в души и Ревность. Проникая исподволь, незаметно извращая дары светлого чувства, желая превратить всё в пепел, как и клялась когда-то. И многие пали ее жертвой. Каждая поглощенная, превращенная в прах, частичка любви придавала сил страшному призраку, наливая тело и придавая ему видимость жизни. В легендах говорится, что когда-нибудь она станет совсем как живая, и тогда сможет обзавестись собственной тенью. Тогда она вернется к месту, откуда вышла на заре веков, и породит тьму теней. И придет конец любви, она не сможет совладать с армией тьмы. А без Любви жизнь обречена. Может, камням и деревьям и не нужна любовь, но все, у кого есть душа, без ее тепла превратятся в безжизненных тварей. Ведь Любовь — это тот свет, который освещает путь по жизни, и к которому все уходят после смерти. Одно из имен Бога — Любовь, и хотя имен у него не счесть, это одно из самых правильных.

Джайл смолк, переводя дух. И взглянул на Ренкинсов.

На лице Адама поселилась задумчивая улыбка, словно поведанная легенда унесла его куда-то далеко. Что ж, Джайл Майлз неплохо умел вводить людей в транс своим красноречием. Дар настоящего рассказчика, передаваемый по наследству. Это он сделал их гостиную популярной в городе. А до этого — гостиную его отца, а до этого — деда… и так вглубь поколений. Встряхнувшись, словно птица, избавляющаяся от капель дождя, Адам обратился к Майлзу:

— Джайл, вы бесподобны! Вот так история! Да вы рассказываете так, словно сами побывали у темных вод. Правда-правда. Николь, милая, ты уже с нами? Или ты еще где-то, как и я?

Спутница Адама улыбнулась и сморщила носик, показывая, что она-то как раз  здесь. И никуда не уходила, ни в какие такие иные миры. Джайлу даже показалось, что между губ шаловливо и дразнящее мелькнул кончик языка.

— Нет, милый. Я здесь, с вами. Так, задумалась на минуточку. А ведь и правда: что есть человек без любви? Жива ли душа, если ревность выжгла дотла все хорошее, что было?

Джайл вздрогнул. В интонациях ее голоса он почувствовал скрытую издевку. А Николь уже не улыбалась, она смотрела на Джайла вызывающе. Словно провоцировала. Словно приглашала к поединку. Хотя продолжила внешне спокойно и даже задумчиво.

— И как может ревность так просто и быстро овладевать людьми? Ведь, — я не понимаю — любовь исчерпывающе безбрежна и дает все, что только нужно. Так как же тогда ревность находит лазейки, почему человек открывается ей?

Да, издевка. И уже не скрытая. И вопросы задает тоном, словно ведется не светская, ни к чему не обязывающая, беседа, а усталый и мудрый родитель поучает свое неразумное дитя.

— Николь, этот вопрос мучил и мучает мудрецов почище нас с вами, — голос Марты звучал грустно и устало. — Откуда в человеке эта черта — желать большего, когда есть всё? Ревность не проста — она алчет абсолюта, стремится к бесконечности.

Марта оценивающе взглянула на Николь и, словно решив для себя что-то очень важное, продолжила:

— Что такое ревность сама по себе? Всего лишь сомнение, неуверенность, всего лишь причуда. Казалось бы — малость. Но, словно катализатор, она придает силы всем известным порокам. Чувство близости вдруг превращается в жажду единоличного обладания, восторг обожания оборачивается ненавистью к другим, дружеское восхищение переходит в зависть и подлость. Сила ревности — в человеческих слабостях. Считается, что любовь — самое сильное из чувств. Но сосуд, который она наполняет, очень непрочен. Человек подобен глиняному кувшину, который имеет невидимые глазу трещинки. Глазу — не видно, но не всякой потусторонней нечисти. Той видны все тропы к душе человеческой, такова уж природа зла…

Марта замолчала. На мгновение в гостиной воцарилась тишина. Лишь огонь трепетал за каминной решеткой.

— Да-да, конечно.

Николь словно отмахнулась. Эти пустопорожние разговоры, похоже, начали ее раздражать. Николь интересовало совсем другое.

— Джайл, простите. А на самом деле — откуда эта история? Расскажите, я вас очень прошу.

— Эта история не имеет автора, если вы об этом, Николь. Мне ее рассказали отец с матерью в день, когда мы обвенчались с Мартой. Помнишь, дорогая?

— Да, это было в такой же комнате с камином. Чудесный дом. Как давно это было, Джайл. Как давно... — голос Марты прервался. — Я часто вспоминаю, как старый Майлз рассказывал нам эту историю. Был поздний вечер, вот так же горел камин. А он рассказывал… О любви, ненависти, ревности. О человеке и боге, о душе и ее сосуде.

— А что еще, что еще он рассказал тогда? — Николь подалась вперед, в глазах гостьи блеснуло красным.

— Да много чего. Родители Джайла в тот вечер подарили нам понимание бесценности Любви, ее силы и слабости, цельности и хрупкости. И завещали нести это чувство всю жизнь, бережно и аккуратно. Так, как если бы мы были ее главными хранителями. Но это просто такая метафора, — Марта рассмеялась. — Не обращайте внимания. Мы с Джайлом иногда подтруниваем друг над другом, используя эту тему. Что мы — Хранители Любви. Высокопарно, не находите? Но это — игра двух старых влюбленных, не обращайте уж внимания.

— Нет-нет. Продолжайте, пожалуйста, Безумно интересно. Хранители, это же прекрасная сказка! Адам, ты слушаешь? Чудесный обычай. Не то, что мы с тобой: «дорогая», да «милый».

Николь скорчила уморительную рожицу, но тут же снова повернулась к Джайлу.

— Ваш отец, Джайл, что еще он рассказывал вам о том странном мертвом море? Где оно расположено, он не говорил? Это — сказка, или на самом деле где-то есть мертвая вода, не знающая волн? И почему это случилось именно ночью?

— Я думаю, оттого, что Луна — антипод Солнца. Она порождает странные тени своим холодным светом — неплотные и дрожащие. Солнце отбрасывает настоящую тень,  налитую темнотой. А Луна? Представьте этот безжизненный свет. И вот в свете Луны рождается тень от Любви, от той, которая переполнена Светом. Тень в тени.

Джайл был очень серьезен. Он прямо смотрел в глаза Николь. Она не отводила глаз.

— На мертвых водах мертвого моря. Падчерица темноты, не имеющая родства ни со светом, ни с тьмой. Немудрено, что Ревность так зла ко всему, что пожирает каплю Любви в каждом, кто оказался слаб. Тень от тени, пожирающая свет — вот настоящая суть Ревности.

— А море? Оно куда-то исчезло? Мы были с Адамом в Израиле. Воды Мертвого моря совсем не черные. Нигде и никто не слышал о такой экзотике. Где оно — море из вашей легенды? Почему вы не можете просто ответить на мой простой вопрос? — голос Николь звучал требовательно. Даже гневно. В глазах ее трепетали отблески пламени.

— Почему вас интересует именно это, Николь? — устало поинтересовался Джайл. — Ответа не будет. А вам хотелось его получить? Ну, признайтесь. Конечно, хотелось. Вы  знали, что не получите его, но надеялись на чудо. Так?

Николь затряслась. Она дергалась, словно каждое слово ударом плети обрушивалось на ее хрупкие плечи. Лицо ее исказилось — прежде мягкие и женственные черты вдруг обострились, обозначив складки и глубокие морщины.

— Догадался, старый мошенник, — и голос ее тоже изменился, он утратил мелодичность и обрел шершавость наждачного камня. — Догадался. Старый. Мошенник.

С каждым словом ее лицо старело на несколько лет, глаза западали все глубже, словно желая совсем спрятаться в глубине черепа.

Николь бросила взгляд на мужа, и Адам с легким вздохом осел в кресле, словно крепко заснув. Взгляд его ничего не выражал.

Майлз не удивился и этому.

— Конечно. Ты всерьез думаешь, будто отец не рассказал о тебе в свой последний час? О том, какие облики ты можешь принимать, как входишь в дома и души? Или не ты несешь с собой стон разбитых сердец, появившихся в городе после вашего появления? По-твоему, здесь зря горит чистое пламя?! Ты ведь так и не обзавелась тенью, тварь.

— Зачем тогда весь этот маскарад, Майлз? Или как там тебя — Хранитель? — если ты сразу узнал меня? 

В бархатном кресле напротив грозного хозяина сидело оно — создание из древней легенды… Призрак, ужасающий своим человеческим подобием. Вряд ли что-то могло быть страшнее этого безглазого, но все же человеческого лица, лысого черепа с мертвенно-серой кожей.

Существо привстало, вцепившись в подлокотники хищными пальцами, и произнесло свистящим змеиным шепотом:

— Зачем было рассказывать мне то, что я и так знаю? Ну да, из первых рук, ха-ха. — Тварь разразилась хохотом.

/... продолжение следует/

Поделитесь с друзьями, хорошо?

Хотите быть в курсе, получайте обновление на электронную почту: